Читает автор

Читает переводчик

Фрагмент мультика

Ян Верих

Когда листья с дуба опадут

 Если кто не желает делать того, о чем его просят, он обычно отговаривается чем-нибудь вроде "после дождичка в четверг". А то покажет "длинный нос" и выкрикнет "щ-щас!" В иных местах говорят: "когда пятак за алтын будет!", а где-то, ударив себя ребром ладони под живот, объявляют: "когда у меня во-о-от такая борода отрастет!"

 А я знаю одну деревеньку за семью холмами, за девятью оврагами - на юге от Праги, где в подобных случаях говорят: "Когда листья с дуба опадут!" Первым там произнес эти слова крестьянин Чупера. Давно уж это было.

 И расскажу я вам, как и от чего там эта поговорка завелась.

 Чупера пил. Пропил коров, пропил лошадей, пропил сноповозку. Одним словом, промотал именье. Соседи аж издалека стороной его обходили - боялись повстречаться, чтоб опять не начал в долг клянчить. А то наобещает с три короба, слова не сдержит, только пьет еще больше.

 Была у него славная жена, Юленька, с большими черными глазами. Сколько раз его просила, чтоб выбрал меж ней и зельем; сколько раз "воскрешала", когда его из трактира приносили и во дворе на навозную кучу, как на трон, усаживали.

 Вот как-то брел Чупера по своему полю и думал про Юленьку. А вокруг поглядеть - сплошное запустенье. У соседей уж зеленеет, а у него на поле – чертополох да бодяк густым бурьяном. Чупера все думал про Юленьку, про то, как ее большие глаза в плаче огня лишились: в девках ходила - нос кверху, взгляд прямой, а теперь сидит с поникшей головой, говорит мало и никогда не запоет.

 Ох, были бы деньги, напился б да забылся!

 А жара стояла - листочек не шелохнется. Брел себе Чупера, брел, и заметил вдруг неподалеку от себя - столбик пыли поднимается. Небольшой такой столбик, кружится, приплясывает - чем дальше, тем быстрей. Разошелся, вырос, взлетел над Чуперой, сбил ему с головы картуз и убежал к лесу. Чупера картуз поднял, натянул на голову и дальше побрел. Решил, что это жара с горячим воздухом фокусы вытворяет. Тут опять, как за минуту до этого: столбик пыли закружился, заплясал, выше прежнего поднялся, и когда уже с пожарную каланчу вырос, налетел на Чуперу и повалил его в чертополох.

 - Чтоб тебя нелегкая! Кой черт мне это задолжал? - Пробормотал Чупера.

 - Наконец-то вы про меня вспомнили! - Услышал он голос.

 Столб пыли перестал кружиться, начал понемногу сгущаться, и сгустился до фигурки молодого приказчика в запыленном сюртучке.

 Чупера вмиг сообразил - Черт!

 Помог он Чупере на ноги подняться и говорит: "Давно уж наблюдаю, как сквейно идут у вас дела. Не желаете ли, чтоб помог вам выкарабкаться из тйясины?" Говорил он грамматически правильно, но с легоньким немецким акцентом.

 Ну, кто бы не хотел выкарабкаться из трясины! Особенно, из такой трясины, в которой увяз Чупера.

 - Господи, да не то слово! - Только и смог выговорить Чупера.

 И условились они, что на чуперовых полях к утру будет унавожено, вспахано, взборонено, перекрестно засеяно и, если нужно, прорежено. А чтобы на деревне не было удивления, Черт устроит так, что над чуперовыми угодьями будет стоять непроглядный теплый туман. Через некоторое время Черт туман развеет - и все уж будет зеленеть. Убирать, разумеется, Чупера будет сам. Однако ж пусть вовремя заручится помощью, потому как намолоту с колосьев будет вчетверо больше обычного.

 Ну, на том спасибо, - сказал Чупера и нацелился уходить.

 Приказчик в запыленном сюртучке рассмеялся: "И цыпленок даром в земле не ковыряется, пан Чупева!".

 - Ваша правда - прищурился Чупера, - А что если мы урожай поделим? Половина - вам, половина - мне?

 - Но, но, но, пан Чупева! - погрозил Черт указательным пальчиком с грязной каемкой под ногтем, - Пан Чупева-а-а! С зерновых вы себе заберете вершки, а мне отдадите нижнюю половину, да? Корешки? А с кайтофеля и репы вы мне отдадите вершки? Ботву, значит! Так? Эту самую сказку, пан Чупева, я имел случай услышать еще в 1911 году в Пшедбожицах в изложении некого пана Подлиски. Так что не трудитесь, пан Чупева, на этой мякине вы меня не проведете.

 - А что бы вы хотели от неимущего? - Чупера не заметил, как сам заговорил красиво - Не имею ли я права, в виду неутешительного хозяйственного положения своего, рассчитывать на разумную отсрочку?

 - Имеете ли!.. То есть, имеете! Для клиентов, пребывающих в упадке, у нас особенно льготные условия. Вы нам, пан Чупева,.. вы нам распишитесь квовью, - своей собственной, разумеется, - что по контракту обязуетесь отдать из своего дома то, о чем сейчас не знаете.

 Чупера задумался. Что бы такое могло быть у него дома, о чем он не знает? О Юленьке знает, о сундуке знает,… хлев пустой,… о распятии над дверью знает, о голубятне… Ну, в общем, если оно чего-то стоит, так он о том знает. А о чем не знает, так оно, небось, того и не стоит.

 - Ну, добро! А когда за этим придете?

 - А в любой момент!

 - Хорошо бы, чтоб я был дома.

 - Будете, пан Чупева, будете! Потому, что наше предприятие в качестве йекламного бонуса предлагает вам нечто вроде пари: мы на сделку приедем вейхом на необычном существе; и если вам удастся выехать нам навстречу на еще более необычном существе, то вы выиграли, и ваши обязательства по контракту теряют силу. Подпишете?

 - Черт возьми, я должен высказаться,… то есть сказать, что это,.. это…

 - Заманчиво, не так ли? - подхватил Черт и подал контракт.

 - Эх, была, не была! - Чупера кольнул пером в палец и расписался.

 Подходя к дому, Чупера издалека еще завидел толпящихся у крыльца баб и старух. Прибавил шагу. Входя в дом, услышал детский плач и в дверях столкнулся с повивальной бабкой.

 - Это мальчик! - объявила она.

 Юленька лежала под периной, а рядом с ней - маленькая головка!

 Большие юленькины глаза, маленькая головка, парусиновая перина, вербовый веночек с сережками, лампа, и… - столб пыли, в котором все это кружится, кружится, и исчезает во тьме.

 Чупера лишился чувств.

 Урожай был огромный. К Чупере из районного центра приезжали специалисты, брали пробы почвы. В области шли разговоры о его методах. Оппозиция в венском парламенте ставила его в пример хозяйствующим помещикам. С долгами он расплатился. Выпивал, но уж не так часто и не так крепко. Соседи перестали его сторониться, и урожаи у Чуперы год от года увеличивались.

 И все-таки Чуперу что-то тяготило.

 Огонь в юленькины черные глаза и вправду вернулся. Только теперь она себе голову ломала: что с Чуперой стряслось? Часто сидел он, уставившись в пустоту, и не слышал, о чем его Юленька спрашивает. По два, по три раза приходилось ей вопрос повторять, прежде чем он отвечал. Потом обычно поднимался и уходил куда-нибудь к лесу или на реку. Отыскивала она его там поздно вечером, а он и не замечал, что стемнело.

 … "Обязуетесь отдать из своего дома то, о чем сейчас не знаете"…

 Пять лет прожил Чупера в страхе. Ни часа, ни минуты из того часа, ни секунды из той минуты за все пять лет не было, чтобы Чупера не боялся. Все ждал, когда явятся за его маленьким Еником. Спать не мог - дремал вполглаза. А если иногда и засыпал, снились ему лишь большие черные глаза, которые ничего не знали, ни о чем не догадывались.

 Сидел однажды Чупера под яблоней, и стукнула его по голове падалица. Посмотрел, откуда упала, видит - на ветке бумажка висит, а на бумажке два слова нацарапано "через неделю".

 И понял Чупера - пробил час! В голове у него сделался страшный сумбур. Не знал, за что ухватиться. Кинулся дом укреплять, купил ружье. Потом все бросил, решил с Юленькой и Еником бежать. Куда, зачем? - спрашивала Юленька. Чупера кричал на нее – и лучшего выхода из своего отчаяния не находил. Запил. Страшно запил. Рехнулся парень, подумали люди. А горше всего - Еник его боялся и прятался за маму.

 К исходу недели Чупера свихнулся окончательно. Взял веревку и пошел на кладбище вешаться. Да не хватило духу - присел на корточки и ударился в плач.

 Шла мимо кладбища нищенка по прозвищу Помпадурка. Стара была и безобразна - сил нет! Люди ей подавали, чтоб только поскорей с глаз долой ушла. Услышала она за стеной плач и заглянула на кладбище - что, дескать, такое с Чуперой стряслось? Чупера ей все и выложил. Людям стыдился открыться, а нищенке все рассказал. Потому, видать, что никто ее в округе за человека не считал.

 Бабка выслушала его внимательно и говорит:

 - Знаешь, Чупера, за все это скажи спасибо рому. Живала я в молодые годы в Бремене. Тоже свою бочку выпила! Ну, и посмотри на меня - то, что тут перед тобой стоит, сотворил ром из хорошенькой девчонки. Ну да я тебе помогу.

 - Чем же?

 - Сегодня явится черт на необычном существе, так?

 - Так.

 - А черти приезжают с Юга, из Будейовиц. Влезешь на дерево, и как только под той скалой его завидишь, прыгнешь на меня, и поскачем ему навстречу. А сейчас принеси-ка мне мед, перину и конский хвост. Живо! Одна нога здесь, другая там!

 Чупера в подробности вдаваться не стал - через минуту обернулся взмыленный со всем, что бабке требовалось.

 - На дерево! - скомандовала Помпадурка.

 Пока Чупера карабкался на ясень, бабка разделась, распорола перину, обмазалась медом и, как была липкая, вывалялась в гусином пуху. А уж Чупера ей сверху кричит: "Едет!"

 - На чем?!

 - Маленькое такое,.. рыжее,… Чтоб тебя нелегкая! - лиса! На лисе едет!

 - Тоже мне! - Усмехнулась Помпадурка. - Вот уж он-то - удивится!

 Чупера спрыгнул с ясеня, вскочил на чудище, в которое бабка хитро обратилась, и поскакали они навстречу черту. При этом Помпадурка вставила себе в беззубые десны усы из конского хвоста и вытаращила глаза.

 Черт не только удивился, но и хохотал страшно.

 - Выиграли, пан Чупева, выиграли! - сказал он, отхохотавшись, и разорвал контракт. Потом обратился к Помпадурке: "А ты, между пйочим, этим добрым поступком все свои бременские грехи на нет свела. Поздйавляю!"

 - Да уж какие там грешки-то... - попыталась зардеться Помпадурка.

 - Грешки-то малы, да на вес тяжелы! - Засмеялся Черт и, вздев лисицу на дыбы, ускакал к лесу.

 Очень удивлялись люди, когда Чупера Помпадурке домик выстроил, и за свой счет отправил ее в Подебрады на воды. Хотя, говорили, от такого чудака любых выходок можно ожидать. Ведь из унылого Чуперы превратился он в самого развеселого во всей округе парня. Пел с утра до вечера, плясал; с Юленькой на танцы - первым, домой - последним. Работал как вол - все для Еника, и чтоб у Юленьки глаза загорелись.

 * * *

 Висел в трактире плакат. Его Государь Император повелел издать и повсюду развесить. На плакате художник изобразил, как фура перевернулась и задавила возницу. Надпись под картинкой гласила, что всему виной пьянство, и поэтому не следует пить. А под плакатом висела полка, на которой одна к одной стояли бутылки со спиртным - разнообразные посудины, преимущественно с ромом. Плакат со временем пожелтел, но зелье ежедневно обновлялось.

 На деревне многие мужчины, опрокидывая в себя стопку, отводили локоток. Но мало кто умел делать это так залихватски, как Чупера. Теперь, когда у него с Еником от сердца отлегло, сиживал он под тем плакатом, чем дальше, тем чаще; а чем чаще, тем дольше. Не надолго его хватило - пил уж как в те времена, когда повстречал приказчика в запыленном сюртучке.

 Помпадурка опять пошла по миру, поле запустело, юленькины глаза глядели печально, а Еник стыдился детей и боялся папы.

 Чупере уже в долг не наливали. А начинал скандалить и угрожать - хватали его и вышвыривали из трактира, как сноп. Чупера поднимался и плелся домой.

 Доплелся он как-то раз до места, где когда-то налетел на него столб пыли. Огляделся - ни души.

 - Че-е-ерт!.. - шепотом позвал Чупера.

 И встал он перед ним, как в тот самый раз. И говорит: "Мы тут получили прейскурант с целым рядом новых пйедложений". И подает Чупере красивую брошюрку.

 - Вас могла бы заинтересовать страничка 111 из раздела "Распад семьи".

 - Меня могло бы заинтересовать только одно, пан репрезентант, - заговорил в изысканном тоне Чупера, - Как бы мне отучиться пить.

 Черт задумался.

 - Отучить пить, уважаемый, это из добйых дел самое наидойбей… наидйобей.. наи… наи… наилучшее. Наше же предприятие, как известно, ориентировано в противоположном, так сказать, направлении.

 - Я вам за это душу отдам!

 Черт замолчал. Долго всматривался в крестьянина, а потом засмеялся.

 - Хотите опять меня обставить, как тогда, с мадам Помпадуркой? Право, вам это удалось. Долго ж я этим анекдотом публику потешал!

 - Отдаю вам свою душу, и не прошу вознаграждений!

 Черт уселся по-турецки и говорит: "А знаете, что вам придется пройти через Ад, чтоб отучиться пить? А это пот, слезы и кйовь, уважаемый бражник. Три месяца! Живьем! И после смерти вы - наш. И то при условии, что управленческий совет это одобрит, поскольку такую услугу нельзя считать тйадиционной.

 - Три месяца это долгий срок. Я бы не хотел, чтобы мальчик или Юленька…

 - Разумеется! Время - понятие весьма относительное. Коэффициент ускорения движения, к примеру, тут играет огйомную роль. Я уж не говорю о том, что наше предприятие имеет в своем распоряжении оборудование, способное три наших адских месяца сократить до двух земных часов. Хотите, начнем прямо сейчас? Ну, разумеется, вы должны этого хотеть! Свою волю как вклад в наше предприятие должны внести вы, только вы, и никто иной, нежели вы.

 - И когда же вы по мою душу придете?

 - Срок вы назначите сами. Это, конечно, не в наших правилах, но, однако ж, за ту Помпадурку вы заслуживаете льготных условий. Так когда же? Как скажете, пан Чупева?

 - Скажем так… - И тут Чупере что-то пришло в голову. Посмотрел он черту в глаза и говорит: "Когда листья с дуба опадут, если вас это устраивает".

 - А почему бы и нет!

 И Чупера расписался.

 - Присядьте. Та-а-к, устройтесь поудобней. Заквойте глазки, пан Чупева. Та-а-к. А теперь отквойте. Правда, не больно?

 Чупера открыл глаза и огляделся безумным взором. Лежит он на белой постели, над ним склонились черти, - отмытые, в белых халатах, - и на удивительной речи о нем меж собой переговариваются. По временам в ней слышалось: "spiritus", или "delirium", а еще "casus clinicus". И сообразил Чупера, что переговариваются они на латыни, по-видимому, об истории болезни.

 Сосчитали они ему все кровяные тельца, что в нем были, измерили давление, посветили на глазную сетчатку, и принялись по телу молоточком там-сям постукивать. И когда от постукиваний по коленкам Чупера забрыкал ногами, объявил один из них, что все не так уж скверно. Потом заставили его съесть миску известки, засветили за спиной адскую свечу, чтоб насквозь его было видно, и что-то в нем рассматривали. Потом потребовали, чтобы проглотил трубку и задержал дыхание, и через ту трубку в него что-то лили. Много еще разных вещей с ним проделали, и по многим этажам на дьявольском лифте вверх и вниз проехались, прежде чем уложили и объявили, что сей момент явится пан профессор.

 Через минуту он уж был тут. В охотничьем костюме, как это принято у чертей. Симпатичный человечек, невысокий такой. Если б его кто в лесу встретил, решил бы, что это тот самый охотничек, о котором в песенке поется. Дали тому "охотничку" бумагу, заполненную цифрами да шифрами. Он на нее как моргнул, так сейчас же смекнул: Чупера курс выдержит. Головой кивнул и вышел.

 И Чупера начал отучаться.

 Поначалу все было не так уж страшно. Посадили его в красивую пивную с цыганским оркестром. Выставили перед ним бутылки, чтоб выбрал себе свою. Налили. Музыка заиграла, весело стало. Народу было полно, в том числе и городского. Щеголи и простаки, артисты и солдаты - ну, как обычно в трактире. Когда цыгане утомились, вступили духовики, а за ними - городские музыканты. Но что они там играют, за гвалтом не разобрать было.

 Закуски подносили, спиртное подливали, пепельницы переменяли - и все задаром!

 В конце концов, всех упившихся уложили на носилки и развезли по койкам. Утром их выкупали и - на каменоломню, валун добывать. Выдали им деревянные кирки и ломы, и то с них пот градом льет, то руки коченеют. Только валун выломают, уложат на вагонетку, - раз! - а он опять сидит там, откуда его выломали. И так до темна. А потом - котлы кипящие, душ ледяной, ужин - и в трактир!

 И опять, как говорится, чего душа пожелает. Танцорки объявились. Как только пьянчугам зелье в голову ударяло, как только они осмелевали немного - превращались те танцорки в чертей и глумились над пьянчугами.

 И пошло так день за днем, ночь за ночью: лом, водка, лом, водка. Через несколько дней их снова осмотрели и пришли к выводу, что по результатам пропитых ночей нуждается каждый в чертовом яичке для подкрепления. Съели они по яичку, и сделалось им дурно. Мутило их, корчило и в жар бросало, а стоило им только вспомнить про ром или про шоколадный ликер, как все эти мучения утраивались. Умоляли дать воды - дали им воду. Но чертова вода до глотки едва дотекала, превращалась в "яичный коньяк". И все эти муки упятерялись. При этом они еще и работали. Кормили их, правда, хорошо, но вечером - в трактир! Уж и сами не хотели, умоляли избавить, но обязаны были идти. И пить! - коньяк, сливовицу, ром!

 И опять - музыка, опять "белые танцы" с чертями.

 Чупера уже бредил.

 Со временем в трактире поредело. Некоторые пациенты мучений не вынесли и сбежали. Черти в белых халатах их не держали, только посмеивались: пусть себе и дальше в миру пьют, тем скорее попадут в пекло.

 А Чупера мучался ужасно. Больше всего, когда у него выпивку начали отнимать. Только опять выпить потянет, только разохотится, а зелья-то и нет! Клянчил, блеял, как ягненок - не давали ни капли. Приходилось его в то время на ночь к кровати привязывать. Все его существо требовало зелья, и орал он до хрипа. Хуже всего было, когда тушили свет. Крысы с огненными глазами ползали по нему и грызли его, беззащитного. По стенам бегали пауки. И, что страшней всего, были у них юленькины глаза. В такие ночи Чупера мечтал о каменоломне: навкалывается - и забудется.

 Прошло время, и позвали его на второй этаж. Опять проделали над ним множество разных фокусов, а потом велели, чтоб назавтра отправлялся помогать огороднику. Поработал Чупера у огородника некоторое время (а был то удивительный огородник - что вырастит, то мгновенно съест), и послал он его за ромом. Чупера ром принес. Огородник бутылку оглядел внимательно, пробку обследовал, и вернул Чупере, чтоб отнес он ту бутылку пану профессору. Чупера в приемной у профессора просидел час, потом другой. И когда, в конце концов, пан профессор объявился и осмотрел бутылку с пробкой, то завернул он Чуперу с этой бутылкой назад, туда, где Чупере ее выдали. И так всякий раз: бутылку у него не забирали, а направляли с ней дальше, внимательно перед этим ее изучив.

 Все это повторилось дважды. При последней приемке бутылку уже не обследовали, только головой кивнули и сказали, чтоб отправлялся в генеральный инспекторат — отделение Богемии, кабинет 111-й.

 А в кабинете том сидел за столом приказчик в запыленном сюртучке. Потряс он крестьянину руку и говорит: "Ну-с, присаживайтесь, пан Чупева". И когда Чупера послушно присел, продолжал: "Теперь уж пить не будете. Ну, разумеется, если сами того не пожелаете. Пока что вилы соли,.. воля си.., сила воли вас не подвела.

 - Я в себе уверен.

 - Не сомневаюсь. Тэ-э-к-с, вот копия контвакта: "Когда листья с дуба опадут" - так ведь, верно? Ну что ж, сейчас весна - хорошенько отдохните, погуляйте! Ну-с, а теперь заквойте глазки…

 Когда Чупера открыл глаза, сидел он на своем поле, и по солнышку судя, прошло всего часа два с тех пор, как решил он бросить пить.

 Первые слова, которые Чупера произнес дома, были к Юленьке: "Не буду больше пить!" Посмотрела она на него и улыбнулась. Понял, что не верит. И пришлось ему, смирившись, делать то, что люди больше всего на свете не любят: доказывать слово делом.

 Принялся он пахать, сеять, сушить сено, косить, убирать. Работал и с песней, и с проклятьями, как любой другой; и в трактир заходил - но не пил! На дожинках с Юленькой плясал, девчонок подначивал, горланил, а то и дрался - но не пил!

 Склонилось к осени. Потом и осень пришла. Деревья сбросили листья. Чупера сидел дома, качал на коленке мальчонку и думал про себя, что неплохо бы к этому мальчонке еще и девчонку завести, чтобы было у них в доме две пары юленькиных глаз.

 Кто-то постучал в окно.

 Мальчонка выбежал и тут же вернулся: стоит, мол, во дворе пан в запыленном сюртучке. Чупера натянул полушубок и сказал Юленьке, чтоб ждала к ужину.

 - Чем могу служить? - обратился он к старому знакомому, выйдя за дверь.

 Тот молча достал из саквояжа контракт, и сунул его крестьянину под нос.

 - Ладно, - ответил Чупера. - Прогуляемся по лесу.

 - А с супругой и сынком попрощаться не желаете? - удивился черт.

 - Да нет, - ответил Чупера, и они двинулись.

 Пока подходили к лесу, Чупера все расспрашивал, как там у них внизу дела идут. О том, о сём, о пятом, о десятом. Ворковал, как в светском салоне.

 Когда к лесу приблизились, черт остановился и говорит: "Пан Чупева, вы меня сильно удивляете. Я ожидал, что будете в ногах валяться, умолять об отсрочке, а вы вышагиваете в пекло, как на шпацир!

 - Но это ошибка, молодой человек, я не иду в пекло. Я иду единственно за тем, чтобы наглядно продемонстрировать вам то, что, вероятно, ушло от вашего внимания, - Ответил Чупера. - Извольте любезно взглянуть на деревья: в то время как все лиственные стоят уже с голыми ветвями, на дубах листья имеются. Хоть и желтые, но на ветвях! И продержаться они на ветвях до самой весны. К вашему сведению, пан Черт, только по весне, когда на дубу новые листья распустятся, тогда только старые опадут. Дуб, в сущности, никогда не бывает без листьев. Всего доброго!

 Развернулся и пошел домой.

 Черт стоял, как ошпаренный… Потом охватила его ярость, кинулся он листву с дубов обтрясать и ощипывать. Ничего, однако, тем не добился. Разве что листва на дубах с тех пор немного как будто помятая.

 А Чупера никогда уже больше не пил.

 Когда пировали в трактире на крестинах девчушки с юленькиными глазами, поднесли ему какие-то дурни стопку рома - махни, мол.

 - Когда листья с дуба опадут - Ответил Чупера.

 Так она в том краю и прижилась.

 Поговорка, конечно, – не трезвость.

 (Перевод с чешского - М.Кривошеев © 2006)